Одна из самых излюбленных историй голливудского кинематографа в разных вариациях описывает ситуацию, где черствый отец принуждает своего творческого, свободолюбивого сына остепениться и стать адвокатом – то есть задвинуть свои желания подальше и удовлетворять отцовские притязания. Американский идеализм рисует свой закономерный хэппи-энд, в котором сын доказывает всем, какой он молодец, что смело последовал за своим сердцем и достиг счастья, а не повелся на указку отца. И такое контрастное противостояние личной воли против чужой наглядно отображает конфликт в умах большинства людей, где собственное нутро надрывно прогибается под давлением внешних идеалов.

Если побеждает воля идеалов, человек томится от бессмысленности и тоски по несбыточному – чему-то важному, но давно забытому в своих серых буднях. Если побеждает нутро, человек сталкивается с угрозой – оказаться одинокой белой вороной, выпнутой из общественной «матрицы» за свою инаковость.

Всецело принять такой вызов и почувствовать себя лишенным общественной поддержки для сформированной личности в силу своей природы – смерти подобно. Поэтому остается золотая середина, где личность, как минимум, понимает общественный «язык» и формирует полезные для социума качества.

В этом смысле быть собой на все сто можно было бы разве что в каком-то волшебном вакууме, где все желания реализуются по мановению мысли без каких-либо досадных препятствий. А в нашем «угловатом» мире приходится жить с оглядкой на условия и реально доступные возможности. А иначе, мир «наказывает». То есть мы сами, действуя беспечно, себя наказываем, нарываясь на эти самые «условия». Я говорю не о физической реальности с ее наглядно твердыми объектами, а о том нечетком мире, где пребывает личность – мире идей.

Идеи, которыми оперирует здоровая личность, отличаются реалистичностью – они выражают происходящее. Если идеи о происходящем личность не удовлетворяют, она погружается в персональный психический кинотеатр, где рисует себе свой наполеоновских масштабов спектакль. 

Чем глубже такое погружение, тем слабей контакт с «реальным». Чем слабей контакт с реальным, тем интенсивней внутренний конфликт между желаемым и действительным.

Я здесь говорю не о каких-то психически больных асоциальных личностях. Речь о всех нас. Каждый в разной степени мечется между любовью к реальной жизни и влюбленностью в желаемую. В сущности разница между любовью и влюбленностью в этом и заключается.

Идеализация в отношениях

Упрощенно, любовь – это, когда нравится то, что есть. А влюбленность – это, когда то, что есть не нравится, зато где-то «там» на затворках ума мерещится «идеальная» цель, призванная изменить то, что есть, подогнув под свои идеальные мерки. 

В этом смысле влюбленность противоположна любви – она не принимает настоящее, а отрицает его в угоду цели.

Поэтому влюбленные вечно чего-то ждут – перемен, особого внимания и заботы, чтобы их радужные идеалы удовлетворялись. То есть влюбленный вовсе не любит реального человека; зашоренный предвкушениями, он даже не замечает, кто перед ним, капризно мается и ждет, когда избранник исполнит его мечту – станет «правильным» любимым в соответствии с форматом идеала.

Чувства и желания объекта любви в расчет не берутся – они лишь вздорные помехи на пути к цели. Влюбленность не допускает возражений своему идеалу. И когда реальный человек начинает препятствовать реализации навешенных на него ожиданий, в его сторону обрушиваются обиды и обвинения в некачественности ответных чувств.

И влюбленному удивительно, как это любимый не понимает, что «все же так просто, и надо лишь пойти на встречу «любви» – такой важной и «светлой», что даже допустить ее фальшь не представляется возможным. По сути «светлые» чувства влюбленного – это капризное, по-детски наивное предвкушение реализации своих самых вожделенных фантазий.

Поэтому в иных отношениях случается такая парадоксальная ситуация, когда партнер, реально любящий, воспринимается как холодный и черствый, а влюбленный со своими пестрыми эмоциями, на деле реального человека даже не замечает, и скорей наоборот – не любит, потому то и переделывает с упоенной придирчивостью.

Я как всегда намеренно сгущаю и утрирую, чтобы подчеркнуть неявное.

Непробиваемость

Влюбленность действует аналогично наркотику – позволяет заслонить внутреннюю пустоту – страх перед жизнью без идеальных опор, и вызывает жестокую ломку, когда «наркотик» уходит из зоны доступа. Но влюбленный отказывается признавать реалии до самого конца, ведь его надежды так грандиозны, а чувства так «святы»… 

Пока реальность их не продавит насквозь, обрушив безжалостные факты на сказочные мечты.

Однако и крушение нереалистичных надежд далеко не каждому позволяет вынести конструктивные выводы.

Неудачливый влюбленный начинает думать, что все дело в несправедливости жизни, хладнокровно лишившей полагающейся мечты. Или вступает в силу комплекс неполноценности, и тогда человек сгибается от чувства своей недостойности, – дескать он просто не заслужил счастья в силу своей врожденной психической бракованности.

Взять и разобраться со своей идеалистичностью примерно никому не удается. Кажется, этот механизм укоренен глубоко в психику буквально каждого. И степень реалистичности, где личность не гоняется за радужными химерами, а присматривается к жизни, даже у самых адекватных людей – весьма относительная.

А любовь… Ничего запредельного в ней нет. Это наслаждение реальным, без всяких приукрашиваний и томительных ожиданий. Никакого пафоса и патетики.

Но спроси обывателя о разнице между любовью и влюбленностью, и в ответ скажут, что любовь – она одна на всю жизнь – неумолимая и вечная, а влюбленностей много. То есть говорят, как правило, все о той же слепой идеализации, но возведенной в превосходную степень.

Но и любить то, что есть мы можем весьма условно. Любовь случается с личностью, когда ее картина мира резонирует в согласии с происходящим. Личность способна любить, когда со всеми своими чаяниями успокаивается, и тихо позволяет всему пребывать, как есть.

Любовь – это приятие происходящего. Влюбленность – компенсация недовольства происходящим. Любовь соглашается, влюбленность требует.

Идеализация в делах

Ап! Примерно те же механизмы, порой, не менее драматично действуют во всех жизненных сферах. В этом смысле можно выделить два типа социальной активности.

Первая мотивируется улучшением текущей ситуации. Вторая – радостью от самого процесса активности. Например, один художник – идеалист и рисует, чтобы добиться совершенства. Второй работает по призванию, и рисует, потому что рисование ему в кайф.

И если «будущий художник» еще только мечтает посвятить себя творчеству, откладывая посвящение снова и снова на неопределенный срок, можно смело констатировать начальную степень «влюбленности» – то бишь идеализма, требующего достижения красивых целей без учета реальной склонности к их осуществлению.

Желать стать сильным, освоить полезные навыки, переехать, победить, ставить на будущее и при этом годами ничего не делать… Знакомо? В разной степени такая вот псевдолюбовь к своим начинаниям знакома всем.

Художник по призванию ни о чем таком не мечтает. Он просто рисует, потому что любит рисовать. И все. Никаких радужных фантазий о будущей славе и лаврах ему для этого не требуется. В реальности, разумеется, все многогранно переплетено, и радость от процесса может запросто смешиваться с идеалистичными целями.

Схожие «мотивы» можно проследить в религиозности Востока и Запада. Восточные учения побуждают обращать внимание на процессы, не отвлекаясь умом на галлюцинации будущих целей. Западной религиозности ближе слепая морализация – указка идеалов, на которые положено ровняться. А если не получается, полагается каяться в своей грешности.

Недовольство собой – «топливо» невротика в погоне за фантомным счастьем. Выгодная сторона подхода – сладкий вкус надежды, и какая-никакая активность, этой надеждой заправленная. А негативных сторон – целый арсенал. Неспособность соответствовать идеалам выливается в самобичевание, надежда оборачивается безнадегой и разочарованием, а картина прекрасного будущего то и дело обращается в прах.

Поэтому не так уж важно, чем заниматься, пока сам процесс приносит удовлетворение. А если занятие откровенно неприятно, и применяется как вынужденное средство достижения цели, никакого спокойствия душе не видать.

«Побег из Шоушенка»

Недовольство происходящим и устремленность к будущим целям могут подстегивать к движению. Но такое движению неизбежно наполняется сопротивлением, нутро в силу задавленных желаний черствеет, а руки опускаются. 

Вроде бы хочется идти, но путь – тягостный и вымученный.

Исключением становятся цели, которые подобно острой влюбленности идеализируются, заряжаясь непробиваемой надеждой. И в некоторых ситуациях такой подход вполне оправдан.

Литературные примеры: «Граф Монте-Кристо», «Побег из Шоушенка». Главные герои этих книг, преодолевая тяготы заточения, жили ради будущей свободы и богатства – эдакий венец идеализации.

Устойчивая надежда питает их путь к будущему «свету», и одновременно побуждает отталкиваться от реалий, словно от вчерашней, обросшей бессмысленностью, ступени. И вот если путь заводит в тупик, фанатик чувствует себя так, словно застрял, как в тюрьме, в своей, обесцененной красочными идеалами, обычной жизни. Откат в отчаяние и депрессию – угроза этого этапа.

Такая, подобная острой стадии влюбленности, идеализация в делах – скорей исключение. Чаще всего к «лучшему» движутся вяло, делают вынужденно шаг вперед, быстро утомляются, пытаются снова подойти к делу, и с отторжением отступают. Затем принимаются себя по новой унижать за уклонение от «правильных» дел, чтобы из чувства вины сделать очередной вынужденный шажок.

И ведь никто не дает гарантий достижения «идеала», а главное – прогнозируемого счастья от его обретения. Поэтому хронические разочарования на таком пути по умолчанию прилагаются.

Идеализация – неоднозначная материя.

Словно сделка с лукавым, она побуждает «продать душу» в обмен на блаженное предвкушение. И в некоторых случаях сделка как будто выгорает, когда идеалист достигает внешнего успеха. Но счастье от него длится, как правило, в районе пяти минут. Дальше – либо разочарование, либо новые идеалы.

Идеалист полагал, что успех позволит ему, наконец, начать жить, радуясь процессу бытия. Но гарантированно обеспечить себе любовь к жизни после достижения очередного буйка, возможным не представляется. Поэтому проще, а может и мудрей – обращать внимание на дела и увлечения, которые приносят радость в настоящем.

А как быть узнику из Шоушенка? Пассивно смиряться, или долбить молоточком тоннель к свободе? 

Однозначного ответа на этот вопрос я лично не вижу. В экстремальных ситуациях любая зацепка, любой смысл, дающий опоры, может оказаться нитью к спасению.

Но порой, стоит ослабить хватку идеалов, и вдруг оказывается, что никакого заточения нет – «разруха не в клозетах, а в головах», а в жизни – «everything in it’s right place». Иначе, продолжая метафору, приходится сочувствовать богачам с суицидальными наклонностями.

Все это, разумеется, сильно упрощенное описание, из которого при желании можно вывести множество исключений.